Закончил первый том знакового романа «Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных» Всеволода Крестовского. Перед открытием второго тома решил погрузиться в контекст того времени. И поразился!
Надо отметить, что тома по 700-800 страниц, это весьма объемный труд. Первое, на что обратил внимание, даже написал один короткий пост на тему, это жаргон уголовного мира того времени. Совершенно точно сделаю очерк на эту тему, попробую понять, почему одесская «феня», по большей части производная от еврейского языка, укоренилась в нашем обществе, а старорусский жаргон – нет? Вторая же, а скорее первая тема – это мерзость того общества. Оказывается, выражение «мерзость запустения», которое восхитило меня когда-то в высказываниях современного философа А.К. Секацкого, принадлежит Крестовскому.
Он был дружен с Николаем Лесковым, портрет которого руки Серова висит над моим столом. Они вместе ходили в самое нутро трущоб, для изучения нравов и типажей этого мира. Он был знаком с Достоевским, даже входил в одно литературное объединение вместе с великим писателем. Достоевский только вернулся с каторги, когда молодой поэт и писатель Крестовский появился в свете литературного Петербурга. И тут я был немало удивлён, потому как третье моё наблюдение как раз и относилось к ещё одной яркой теме, которая пересекалась с Достоевским – тюремная жизнь в Российской Империи. Это наблюдение также достойно отдельного эссе. И наконец, похожая сюжетная линия с героями романа Л.Н.Толстого «Воскресенье», наводит на мысль, что обращение к нравам тогдашних «элит», дворянства, в том числе, имеет фундаментальные основания, описывает паттерн общества того времени, показывает отвратную нутрянку целого сословия. Как жажда служения соседствовала в головах дворян с низостью разврата, об этом стоит говорить.
Крестовский ездил в Варшаву для расследования последствий восстания поляков и получил от либералов того времени по полной. Российская демократическая интеллигенция тогда всецело сочувствовала борьбе свободолюбивых поляков за независимость своей родины. Крестовский же полагал, что русский человек не может сочувствовать тем, кто стреляет в русских солдат. Есть схожесть с современностью, не находите?
Где же у нас современные авторы, которые вскроют гнойный нарыв «элит» современности? Про псевдо-либеральные элиты уже не надо, тут всё ясно, квинтэссенцией «дантовского ада» стала свадьба либерала и негра-хохла. А вот про «элиты» хотелось бы не журналистских расследований, а литературного образа, символического языка.
Несколько цитат для понимания контекста того времени.
Е.А. Соловьёв (о романе): «Дана полная, сравнительно, и поражающая до ужаса картина петербургской нищеты и петербургских вертепов. Здесь впервые явилась она перед читателем оголённой, ничем не прикрашенной, безнадёжной и пугающей. Это настолько дантовский ад, настоящее позорище, ибо большего падения человеческого невозможно себе и представить».
«Безнадёжной» — выделил я, именно ощущение безнадёги накатывало на меня во время чтения первого тома больше всего. И в этом, между прочим, ещё одно сходство моего субъективного восприятия с работами Достоевского. Хочу отметить, что если в отношении телесного, физиологического Соловьёв оказался точен, то по поводу душевного, морального нынешние «элиты» стучат снизу громко и настойчиво.
Сильно обрезанная цитата В. Крестовского позволяет понять его взгляды: «Есть в мире царь — незримый, неслышимый, но чувствуемый, царь грозный, как едва ли был грозен кто из владык земных… Он подл и мерзок, как сама мерзость запустения. Его царственные прерогативы — порок, преступление и рабство… Его дети — Болезнь и Нечестие… Отец его — Дьявол, мать — Нищета. Имя ему — Разврат».
Наконец, слова Достоевского, как нельзя подходящие к времени современному: «… надо сначала перестать быть международной обшмыгой, стать русскими прежде всего. А стать русскими – значит перестать презирать народ свой. И, как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнёт он нас самих уважать»
Оставим в стороне некоторое идеализирование Фёдором Михайловичем европейцев, но эпитет для современных «элит» мы можем использовать смело – «обшмыги».
Всеволод Крестовский умер, не дожив месяца до своего 55-летия. Умер убежденным консерватором, антинигиллистом, доблестным военным и порядочным дворянином, чего не скажешь о многих его героях. Но и понятно, что в связи с моей вчерашней годовщиной мысли мои по поводу себя самого унылы, больно уж разные эти две пятёрки…
Последние комментарии